стихи и цитаты

[neosamurai]

Закат лишь иллюзия, солнце все равно освещает землю, даже если оно скрылось за горизонт. А это значит, что день и ночь связаны неразрывно, друг без друга они не существуют, но и встретиться не смогут никогда. Интересно, как это – быть все время вместе и все-таки врозь?

Николас Спаркс "Дневник памяти"

***

Жизнь — бумеранг. К тому ведется:
Что отдаете, то и вернется.
То, что посеешь — то и пожнешь,
Ложью пробьется ваша же ложь.
Каждый поступок имеет значенье;
Только прощая, получишь прощенье.
Вы отдаете — вам отдают,
Вы предаете — вас предают,
Вы обижаете — вас обижают,
Вы уважаете — вас уважают...
Жизнь — бумеранг:
Все и всем по заслугам;
Черные мысли вернутся недугом,
Светлые мысли — Божественным светом...
Если не думал — подумай об этом!

Олег Гаврилюк

***
Двойник.
А продать бы сердце - сделаться металлическим.
Получить бы мозг и всё разложить по рубрикам.

Я в себе ощущаю - до дна - раздвоенье личности. Я не слажу с тем, вторым, молчаливым, рубленным, что сожрет меня с потрохами - дай только повода, отвернись, ослабь поводья - и власть упущена... Так его улыбка мятна, крива, раскованна, так горит в груди от шага его плывущего, так он дышит - я выдыхаю - и воздух тянется, и стучится изнутри мне в больную голову. Он - мой главный враг, урод, раздолбай и пьяница, как я спорю с ним до икоты, кричу вполголоса - на двоих; как он красуется, как жеманится - так и вырвал бы зубами его искусственность. Так любая его чарами одурманена (по утрам не может встать с лежака прокрустова), так он врет и выезжает на сивом мерине, так играет беспечным взглядом, ухмылкой, жестами.

Как его мне опротивело лицемерие. Так засел внутри меня он, застрял железками, как осколок к сердцу ползет, не оставив выбора, что без помощи не вытянешь хирургической. Так последняя надежда на старте выбыла, так он режет мне глаза транспарантом, вывеской, так слезами обливается крокодильими... Неестественен, невозможен - почти берниклево небывалое дерево: падай и хлопай крыльями. Никуда не убежать.
Это я двойник его.

(с) ...Хрусталь...

***

Он лежит в лихорадке, и тело его в огне,
Он не помнит меня, ему видится ряд могил.
Обожжен, оглушен, пожран заживо, слеп и нем,
О всесильный Господь мой, прошу тебя, помоги.

Мне известно, что он не строить - рубить привык,
Мне известно, что в битве мало кто так же лют.
И единственный повод оставить его в живых -
То, что я за него на коленях сейчас молю.

Мне известно, что он поплатится головой,
Что и самая кровь его обратится в яд.
Но единой причиной сейчас пощадить его
Будут слезы мои да святая мольба моя.

Знаю, руки его по локти омоет кровь -
Я слезами ее сотру с беспощадных рук.
Только сделай, Господь мой, так, чтоб он был здоров.
Я возьму кувшин и лицо ему оботру...

***
Ах, мой сынок,
На какой из чужих дорог
Стынет сердце твое на снегу?
Я молитвой тебе помогу.
Ах, неспроста
Так уныло сияет звезда
Над далекой, чужой стороной
Над твоей и моей судьбой.

Мне бы быть звездой,
Той, что над тобой.
Видеть, что ты рядом, и что живой.
Радоваться б вместе рождению дня,
Хрупкую надежду в душе храня.
Если снова бой -
Вся моя любовь
Устремится первой, теряя кровь.
Мы уйдем от нашей с тобой войны
И моей невысказанной вины.

Ах, мой малыш,
Среди улиц, домов и крыш
Неприкаянно, чуть дыша,
Заплутала моя душа.
Ах, неспроста
Так упрямо твердят уста.
Все пройдет, и весенней порой
Ты вернешься, мой сын, мой герой

Мне бы быть звездой,
Той, что над тобой.
Видеть, что ты рядом, и что живой.
Радоваться б вместе рождению дня,
Хрупкую надежду в душе храня.
Если снова бой -
Вся моя любовь
Устремится первой, теряя кровь.
Мы уйдем от нашей с тобой войны
И моей невысказанной вины.

Мне бы быть звездой,
Той, что над тобой.
Видеть, что ты рядом, и что живой.
Радоваться б вместе рождению дня,
Хрупкую надежду в душе храня.
Если снова бой -
Вся моя любовь
Устремится первой, теряя кровь.
Мы уйдем от нашей с тобой войны
И моей невысказанной вины.

Ах, мой сынок,
На какой из чужих дорог
Стынет сердце твое на снегу?

****
- Молчалив или очень заносчив, испортит веселье!
- Рождество – это праздник, в который нельзя быть таким! -
И коллеги гадают, кто первый стучит в его двери.
Он не любит декабрь.
- А, может, не будем? Черт с ним?
- Но нельзя не позвать! На банкет - нужно всем коллективом!
- Ну, тогда и зови!
- Не пойду! Почему сразу я?
- А давайте и-мейлом, с какой-то картинкой красивой.
Ну, как в прошлом году!
- Посылай, раз идея твоя.

Он читает и-мейл и насмешливо смотрит на двери:
Молодцы, пригласили, и молятся, чтоб не пришел.
Снег кружит за окном, и он пишет в ответе: «Спасибо.
Жаль, я занят сегодня. Друзья приглашают за стол!»

- У него есть друзья? – начинают хихикать коллеги.
Но уже через час забывают о нём, наконец.
Он ушел незаметно и скрылся под сводами храма.
Взгляд коснулся иконы:
- Минуло столетье, отец!
Я живу по-другому. Молюсь. Помогаю бездомным.
Я пожертвовал денег больнице и детским домам.
У меня живет кот, подобрал его прошлой зимою.
А еще крошки хлеба всегда выношу воробьям.
- Я сумел научиться любить это странное солнце,
А еще этот дождь и какой-то нелепый туман.
Только снег не люблю. Этот звук… Как вчера его помню.
Ты мне веришь, отец? Я исправил свой каждый изъян.

Но в ответ – тишина, лишь метель завывает снаружи.
Его губы дрожат.
- Ну, пожалуйста, я ведь другой!
Он сорвался на крик:
- Прекрати! Не могу это слышать…
Этот снег…
Это небо крошится
Опять подо мной!

Он уходит в метель , молча, ловит такси и рыдает.
Через время шофер тормозит:
- Эй, приехали, друг!
Двадцать пять за проезд... и совет: научись жить, как люди.
Если крошится небо, лишь падшие слышат тот звук.

(с) Deacon

***
Зарисовка: Ты умеешь читать меж строк.
Нажимаю привычное Enter, и стих в пол-листа
Утекает в пространство сети по стальному лучу.
Прочитай мои строки. А лучше - меж строк прочитай.
Я не знаю, что ты там увидишь. Но страстно хочу

Рассказать, как оно прожигает пергамент души,
Это горькое чувство утраты контроля. Утрат
Длинный список привычно зависнет на слове "решил".
Только вот подсознанию как-то на это насрать.

И когда, продираясь к будильнику сквозь пелену,
Я сжигаю в сетчатке твой образ, живущий во сне -
Я проклятие молча дарю уходящему сну.
Только вот подсознанию дела до этого нет.

Этот тонкий, живой аромат, вдоль по пальцам змеясь,
Возвращается снова и снова - порез от листа.
Боль живет под покровом почти что незначащих фраз.
Прочитай мои строки.
А лучше - меж строк прочитай.

***
...И его приводят, и руки его с лопатками слишком крепко стянуты, чувствуешь - будто срощены. Улыбается мир ему мышьяком и патокой: что ты сделал в жизни, с боками такими тощими?

Говорят ему: "Кто предал тебя - был друг твой.
А кто первым просил убить - единственный брат твой.
Посмотри же со всех сторон, как же это круто,
Как же это сладко, правда? скажи мне, правда?"

Его даже бьют, и это до крови весело - значит, новые шрамы цвести будут поцелуями. А в башке столько мыслей, слипшихся, сбитых в месиво. На колени грохнули, плечи ему ссутулили - мол, виновен, решаем мы, все дела решаемы, пустим пулю в лоб, а то - пожалеем пороху, бросим в клетку: цари в столице воображаемой, да сиди, пока не кончишься; до нескорого. Сапоги такие черные и квадратные, от подошвы пахнет листьями и окурками. Он глядит сквозь них: напутали, верно, с датами, не сдыхать же ему с пьянчугами-табакурами? Его, верно, спасти успеют, и он дождется их - как ни больно и ни страшно, он не отчается. Закусить губу, не выдать им ни эмоции, не издать ни звука, рвущегося случайно. У него же был закон и святая миссия, а герои, как известно, не мрут в безвестности. Нас спасут, нам верят, от нас они все зависели, только пусть скорее, ну же!
До крови весело.

Говорят: "От тебя не оставим сырого места,
И не вспомнит тебя никто, разве только лихом.
Ни элегии вам, ни ордера, ни ареста,
Так что выдай своих, сознайся...
сказал же, тихо!"

Он пытается вспомнить маму. Лицо стирается. Он пытается вспомнить небо, но небо пропито. Что ж он гением не сделался конспирации, что ж попался? Чего молчишь, не хватило опыта? Пол в лицо летит, от досок несёт карминовым. Значит, сам и виноват, что дышать мучительно. Кто оценит твой поход, в счет ли плюсы-минусы, мало спал и плохо ел, и не чтил учителя? На войне, на баррикадах сражался - с теми ли?
Пред глазами красный. Стены плывут каютами. Так что, чувствуя правду, бьющуюся под теменем,
Понимает: они пришли.
И они убьют его.

(с) ...Хрусталь...

***

Поколение next
Вот оно - потерянное поколение, бессмысленное коленопреклонение, дрянные идолы, видавшие виды истории, аллегории, водку сменили дешевые коктейли, считают нормальным проснуться в одной постели с ним, ней и еще кем-то неопределившимся, вчера так сильно напившимся, накурившимся, о случившемся обязательно написать в блог, следить, что бы высокий слог, что бы побольше мата, грубостей, тонкого сарказма, обязательно упоминание оргазма мозга, тела- проявить смелость,- продать душу за туфельки от шанель или платье от гуччи, упоминать тот "счастливый случай", ванильных мишек и запах сигарет с ментолом, гордиться своим нестандартным полом, танцевать на столе, писать дурацкие записочки на оконном стекле, грозиться повеситься на гитарной струне.

И при этом - смотри-ка, живут же люди, общество потребителей их осудит, но толку от этого уже не будет, новое поколение, поколение пепси, поколение гламур или попросту напыщенных дур и женственных "эмобоев", видящих в голубых ковбоев, верящих в Бога, Будду и одноразовую посуду. Что там про них говорили раньше, поколение "next", поколение "что-же-дальше"? Проблема не в них, проблема, верно, в самой системе, в какой-то проржавевшей клемме, недоказанной лемме, неправильно собранной схеме.

Вот и конец эфира, помните - ваша квартира важна для нас, до конца мира остался час, не сотворите себе кумира на этот раз. Что же - до новой встречи и знайте, что время уже не лечит.

***
Стал на порядок выше. Перевернул страницу.
Понял -- миры без крыши могут не только сниться.
Будет зима. Но знаю, как совладаю с нею.

То, что не убивает -- делает нас сильнее.

***
Острый кончик ножа на ладони зарубку чертит. Это ярко и яростно, просто, как дважды два.
Не вставай под моей струну, коль не хочешь смерти.
Потому что на свете вернее всего слова.

Кого любим - мы будем баюкать, лелеять, нежить. Убивать станем нежить и плавить на пули яд. Не вставай под мою струну - она больно режет, она хлещет, как равнодушный любимый взгляд. Ножевые и тучевые пронзают небо. Неживые и неумершие лезут в дом. Дождевые, живые юркие капли слепо рассыпаются серыми иглами в голубом. Каждый край нынче острый, колющий - до царапин. И все время хочется выпрыгнуть, убежать. С каждой фразой сильнее чувствуешь: все некстати.
Не хватает в виске дыры, а в руке - ножа.

Так что надо спешить, спасаться своею силой, репетировать дома белый стальной оскал. Что неважно - забудь, что важней - выделяй курсивом. Только верь, что всё - развязка уже близка. А пока - бежать, скрываясь, до поворота, собирать в ладони ягод подсохших горсть, когда ветка рябины - прочная, как гаротта, обовьет нещадно глотку, бела как кость. Заливать кровавым шитую шелком скатерть, разрывать браслет, рычать, вылезать из кож...
Но когда влажный ветер - больно, свежо, некстати.

Не вставай под мою струну.
Протяни мне нож.

(с) ...Хрусталь...

***
Мы – те, кто тысячи веков подряд
Земной оси вращает медный ворот,
И в каждом есть энергии заряд,
Чтоб освещать неделю целый город!

Мы – плоть и кровь, латунь и серебро.
Да, в нас – порок, и недостатков масса.
Но также мы, животные из мяса,
Умеем петь, прощать, творить добро,
Согреть других теплом сердец и рук…
Ведь свят не тот, кто молится усердно,
А те, кто не смотря на зло вокруг,
До края остаются милосердны.

Ты, кто читает – ты один из нас,
Святого сердца преданный спецназ,
Часть целого, и сам – единый целый.
Кто видит мир не в оптике прицела,
Орла кто зорче и смелее льва;
Кто в сердце носит главные слова:
«Будь благ. Не отвернись и не обидь».

Кто видит – путь страданием отмечен,
Кто знает, что наш век – недолговечен,
Но все-таки отважился
Любить.

авг. 2012

***
Старые фото суют мне твое лицо,
Новые - ржут, мелькая в сетях ньюсфида.
Прошлое попивает со мной винцо
И ухмыляется в спину с довольным видом.
Что мне теперь-то? Выть, как печальный мим,
Сдобрить стрихнином вчерашний холодный ужин?

Я - незабвенный Джо. Он неуловим
Лишь оттого, что нахер кому-то нужен.

***
нет никакого смысла бежать от камер,
все оставлять на совести Юнга, Гросса.
каждое утро я обращаюсь в камень
и улыбаюсь каждому, кто попросит.

каждый, с кем мне внутри ледяно и пусто -
повод с гордыней резаться в чет и нечет.
эта система выжрет меня со вкусом -
я отдаю ей каждую каплю желчи.

нет никакого смысла держаться в рамках
и оставлять людей без излишней драмы,
если они оставляют на пальцах ранки,
если они оставляют сквозные раны,
если в моей любви никакого толка -
зритель едва ли будет мне благодарен.
у балерин в пуантах торчат иголки,
а режиссер паяц. а звукарь бездарен.

нет никакого смысла лететь не вниз.
они любят стриптиз -
они
получат
стриптиз.

***
В сумерках город матов,
Тени густые арок.
Благородный Румата
Едет по Арканару.
Вызов - прекрасный способ
Вырвать победу в споре.
Здесь ему скучно после
Роскоши метрополий.
Мерзость и подлость в словах передать ли?
Так наблюдай же, раз наблюдатель.
Вехой путей проторенных
Поле решений сужено.
Базисная теория -
Нам оружием.

Явь нищеты и пыток -
Просто сознанья выверт?
С грохотом под копыта
Пыльные мостовые.
Страшен эпохи прожиг,
И результат плачевен.
Что там всего дороже?
Вызнай у книгочея.
Не отвлекаясь на бедных и сирых,
Просто фиксируй, молча фиксируй.
Помнить - работа адова,
Сколько ни виться вервию...
Умные нам ненадобны.
Лучше верные.

Что ж, вероятно, в массе
Опыты удались нам:
Смену следим формаций
Прямо с феодализма.
Нет на пройденной трассе
Места второму шансу.
Будешь ли беспристрастен?
Сможешь ли не вмешаться?
Мимо страданий, крови и трупов.
Богом быть подло. Богом быть трудно.
На предыдущих сериях
Вроде бы мы ученые...
Где торжествуют серые,
Грядут черные.

Хватит уже, пожалуй,
Верить вслепую числам.
В едком дыму пожаров
Сложно остаться чистым.
Общую сумму выплат
Совесть пропишет вчерне,
Но невозможно выплыть
Против эпох теченья.
Слово как камень обрушит лавину.
Другом нельзя быть наполовину.
Благ обещаешь? Горстью дай.
Люди? Остались ими ли?
Ну же! Во имя Господа!
Его именем.

Города ждет громада,
Словно предчуя свару.
В сумерках дон Румата
Едет по Арканару.

2009 г.

***
сиюминутное.
сколько так было и сколько еще так будет,
итог этой байки высечен в малахите.
что с вами делать, лучшие в мире люди?
только любить и ждать, когда вы сбежите.

меньше
Камень под сердцем лучше ножа в спине,
лучше совсем не грезить, чем потерять мечты.
С каждым твоим уходом на треть становлюсь сильней,
И вполовину меньше становишься нужен ты

***


После любви остается простое резкое: "Как ты мог?",
После дружбы - всего лишь жалкое: "Извини".
Одиночество - это когда слишком долгой больной зимой
Все, кто был рядом, разучились тебе звонить.
***
Рядовой Бэлломи[/J]:

Я научился держать на ветер и проверять под ногами дно. Я выучил, что не один на свете такой, которому всё равно. Ходил по рельсам, дышал костром, звенел крестом на зелёной ленте, взвешивал слово не серебром, а взрывом в тротиловом эквиваленте. Я доверял, проверял, платил, прямил на дыбе свои пути. Я столько свободы себе купил, сколько один не мог унести. По книгам отслеживал, кто я, где я, кричал от памяти по ночам. Я верил призракам, верил феям, но я не верил своим речам. И что бы ты ни сжимал в деснице - тело, стакан, рукоять ножа, я буду рядом, я буду сниться, за пальцы левой тебя держа.
****

монитор, закипающий чайник, ночь усталостью тянет глаза.
нету хуже греха, чем молчанье, если хочешь и можешь сказать.

распускается лето тюльпаном, одуванчиками - фонари. в жарких улицах, в сумраке спален - говори, говори, говори. говори - до озноба и хрипа, до сухих и растресканных губ, тихим шепотом, сорванным криком, на ходу, на лету, на бегу. говори же - и сердцем, и кровью, всем, что бьется в сплетениях жил. этот мир создавался из слова, и словами менялся и жил.

лето ждет за восьмым поворотом, дальше прямо, до самой звезды. ты - и рыцарь его, и пехота, синий вечер свивается в дым. ты - мальчишечий голос из трубки телефона, что сломан давно, неразменный серебряный рубль, тихий омут, заросшее дно. ты - сколоченный наспех скворечник, верный друг, приходящий во сне. ты - лохматая рыжая нечисть, что живет в потаенном окне.

говори, как умеешь, как можешь, всем, что в силах отдать - говори! алой хной на темнеющей коже, первым отблеском майской зари. неуклюже - обрывками строчек, неумело - движеньем руки, осторожно, несмело - как хочешь, говори, тишине вопреки. говори, пересмешник-бродяга, раня горло осколками слов, сыт без хлеба и пьяный без браги, говори - вот твое ремесло!

выбыл, съехал, мигрировал, вышел, вон, под ковриком, видишь, ключи.
говори мне - я жду, я услышу, говори, говори, не молчи...
(с)
***
Просто затем, что такие смеются громче,
Нам урезают свободу, корявят почерк,
Вешают на хвосты одышливых гончих,
Переправляя для веба сумбурность строчек;
Бог или нищий, однажды ты станешь лишним,
Если в тебе еще дышат талант и смута;
Город кипит соблазном, но ты не ищешь
Славы за деньги, любовей от проституток;
Ты - аутсайдер, конченный недоумок,
Это поэзия разве? Сплошная проза.
Женщины прячут слезы в нетрезвый сумрак,
Юноши лечат зависимость и неврозы.
Если ты сдашься, боги не посмеются,
Им наплевать на блоги, тату и стансы.
Просто опять уходя, постарайся вернуться
Из бесконечных звезд лсд-транса.

***
старшему брату

всё никак не освоюсь с правилами пока:
есть фактура снега и есть - песка.
все мы сшиты не из одного куска.
радости хватает на полглотка.
плоть стареет, хоть обновляема и гибка.
есть секунды куда значительней, чем века.

видимо, я призван издалека.

там, откуда я родом и скоро вернусь куда,
не земля, не воздух и не вода -
но таинственная мерцающая среда.
местные не ведают там ни гордости, ни стыда,
слушают историю будто сквозь толщу льда -
из текучего абсолютного никогда.

не свихнуться стоило мне труда.

я давно катаю обол во рту
ковыряю обшивку, ищу черту,
чтобы выйти из этой вселенной в ту,
в ненаглядную пустоту.

но покуда корпус не расколоть,
я гляжу, как снашивается плоть -

и уже прозрачная на свету.
***

адресное, ага
Не слишком искренне, но очень точно - счастливый случай,
Что-то стучит внутри, и, похоже, на ладан дышит,
Я не стал тебе первым, но, может быть, стану лучшим,
Это, в принципе, просто - я должен всего лишь выжить.

***
Зарисовка: Чужой ветер. Чужие губы. Чужое время.
Камин, глинтвейн... Давно забыта эта сказка.
Давно растрачен пыл чужих, больных ночей.
Ползет на клочья позолота, блекнут краски.
Когда-то нужен был кому-то - и ничей

Теперь. На странном, перекошенном пороге
Застывший, письма вспоминаю. В них - весна,
Каскады солнца пополам с снегом, слогом
И полнотою чувств. Исчерпанных до дна.

И вот оно, покрыто илом, скалит колья.
А на одном из них и сердце. Не стрелой
Амура выбито насквозь. Холодной болью.
И пустотой. Что сожрала мое тепло.

Оставив только тонкий пепел. Стонет кожа,
Припоминая все касанья, что легко
Скользили вдоль плеча. Так странно-невозможно.
Так позабыто - и так предано. Строкой

Не возродить, не воскресить. И не напомнить.
Лишь в сотый раз перебирая нот изъян,
Пытаться клочья вновь приклеить. И наполнить
Хоть чем-то эту пустоту.
Чье имя - я.

***

Лишь те-то и друзья, не на словах — на деле,
Кто наши кандалы и на себя б надели.

(с) Носир Хисроу

***
СНЫ

двое спят...(с) Графит.

Когда он приснится тебе, дружок, то это симптом любви. Иди к докторам, порошки глотай, под капельницей лежи. Но если по-прежнему сердце жжёт, то чёрт с ним, как есть, живи, поскольку всё лучше, чем пустота, чем жизнь в кромешной лжи. Пускай он приходит к тебе во сне, раз незачем наяву, пускай он целует тебя в висок и глушит с тобой вино, пускай улыбается по весне и курит тайком траву, прости ему всё, раз уж это сон, смотри его, как кино. На самом-то деле он где-то там, в далёкой чужой земле. Он пьёт своё виски и спит с другой, он счастлив, а как ещё? Его голова по ночам пуста, и так уже десять лет, а может, и больше, но под рукой всего лишь примерный счёт. Скорее всего, полагаю я, их двое, а не один. Которого видишь в полночных снах — такого теперь люби. Тот, первый, без снов, в неродных краях, с огромной дырой в груди — не нужен, останься с собой честна, он стёрся, исчез, убит.

Нам снятся пожарища городов, руины кирпичных стен, иссохшие русла равнинных рек, осколки могучих скал, торосы суровых полярных льдов в их гибельной красоте, метели в хроническом декабре и северная тоска. Затем мы мельчаем, и снится нам, как мы покупаем хлеб, как пьём в подворотнях чужой портвейн, разлитый из-под полы, и матом исписанная стена, и крабовое филе, и мерзкий узор проступивших вен, и вопли бухой урлы. Затем опускаемся мы на дно, в холодный пустой подвал, где нет ничего, да и жизни тут — две крысы да таракан, и больше, дружок, мы не видим снов, поскольку душа мертва, а тело, упавшее в немоту, продаст себя за стакан. Предсмертная стадия, высший сорт, шагающий прочь фантом, монета в любом из ослепших глаз и запах сухой травы, ритмичный пронзительный скрип рессор, но если уже никто во сне никогда не увидит нас, то, видимо, мы мертвы.

И если чужое лицо во тьме вдруг станет твоим лицом, и ночь превратится внезапно в день, и свет обовьёт кровать, то помни о нём и мечтай о сне, и локон крути кольцом, пускай он живёт неизвестно где — не смей его забывать. Он будет любить не тебя, прости, он будет совсем другим. Он будет снимать в подворотнях шлюх и пить с ними терпкий ром, в груди его будет дыра расти, дыра от твоей руки, от глупого слова, мол, не люблю, с обеих его сторон.

А там, за окном, самый первый снег, чуть видный, едва живой,
Ложись, засыпай до своей весны, когда уйдут холода.
Покуда ты видишь его во сне, он твой, ну, конечно, твой.
А значит, поскольку ты любишь сны, он будет твоим всегда.

***

Тим Скоренко. Стихи.
МОНОЛОГ ОХОТНИКА ЗА ПРИВИДЕНИЯМИ


Милая Джейн, я пишу из пустого дома: мрачно и грустно, течёт с потолка вода. Мы не знакомы, конечно, мы не знакомы, впрочем, знакомы мы не были никогда. Ты умерла до меня лет за двести где-то или чуть меньше — мне сложно считать года, ты умерла — я уверен — погожим летом, праздничным вечером выбравшись в никуда; ты попросила себе приготовить ванну, ты приказала служанке идти домой, это решение было слепым, спонтанным, необратимым, как тень за твоей спиной. Узкий флакон, отдающий миндальным мылом, стрелки часов, убегающие вперёд. Пей, моя девочка, бренная жизнь уныла, лей эту сладость в едва приоткрытый рот, капай на пальцы, глотай через силу, с хрипом, бейся в истерике, брызгай на пол водой, бойся шагов наверху, подчиняйся скрипам, будь ослепительной, сильной и молодой. Будь молодой, оставайся такой в альбомах, радуйся лету, и осени, и весне. Милая Джейн, я пишу из пустого дома, где лишь твоя фотография на стене.

Милая Джейн, я приехал к тебе с ловушкой, с кучей приборов и датчиков в рюкзаке, в каждой из комнат расставил глаза и уши, видеокамера в таймере на руке, тонкие ниточки, масляные пороги, чуткие сенсоры, точно как на войне. Волка, как знаешь, наверное, кормят ноги; призраки кормят подонков, подобных мне. Милая Джейн, я же знаю: ты здесь, я чую. Дай мне отмашку, позволь мне тебя найти. Мог бы и силой, конечно, но не хочу я, мало ли что там проявится впереди. Был особняк, а теперь — только левый флигель, стол и бумага, изорванный мой блокнот, где номера, города, имена и ники, а на последней странице — наброски нот. Да, я пишу иногда, в музыкальной школе раньше учился, но бросил почти в конце. Школа казалась тюрьмой. Что ж, теперь на воле. Воля сполна отпечаталась на лице. Годы и бары, уже не боишься спиться, меряешь время в проверенных адресах. Главное в нашей профессии — не влюбиться в жертву, почившую пару веков назад.

Милая Джейн, я уже отключил сигналы, выбросил камеры, записи скопом стёр. Что ещё нужно, скажи, неужели мало? Может, из сенсоров мне развести костёр? Я расслабляюсь, сожми мои пальцы, леди, нежно води по бумаге моей рукой! — Джейн, изначально всё шло не к моей победе, и вот, пожалуйста, кто я теперь такой… Суть ведь не в том, что тобой я пробит навылет, в дом твой пробравшись, как будто коварный тать — просто со мной не хотят говорить живые, даже когда очень хочется поболтать. Мёртвым — неважно, они же сказать не могут, могут ли слышать — пожалуй, ещё вопрос. Верю, что да. И поэтому не умолкну. Слушай меня. Я давно говорю всерьёз. То есть пишу, потому что так много проще, можно подумать, во фразы сложить слова. Милая Джейн, извини за неровный почерк, так научили, а сам я не виноват. Время идёт. Я умру — и такое будет. Верю, надеюсь и знаю, что ты там есть. Всё, мне пора. Я опять возвращаюсь к людям. Нужно проверить ещё два десятка мест.

Милый Симон, я пишу тебе, сидя в ванной, прямо на стенке рукой вывожу слова. Ты мне приснился: красивый, но очень странный, ты мне писал, что два века как я мертва. Я оставляю тебе это фото, милый, дагерротип — к сожалению, лучше нет, — и ухожу: для того, чтобы можно было встретить тебя через двести грядущих лет.

СНАЙПЕР


Всё дело не в снайпере: это его работа, он просто считает погрешность и дарит свет, прицел, запах пота, и выстрел — восьмая нота, и нет ничего романтичного в этом, нет. Ни капли романтики в складках небритой кожи, в измученном взгляде — страшнее всех параной, он так — на винтовку, на спуск, на прицел похожий — чудовищно сер, что сливается со стеной. Поправка на ветер, ввиду горизонта — тучи, движение пальца, родная, давай, лети, он чует людей, как по подиуму, идущих, и смотрит на них в длиннофокусный объектив. Ребёнок ли, женщина, это не так уж важно, холодные пальцы, холодная голова, бумажный солдат не виновен, что он бумажный, хорват же виновен, к примеру, что он хорват. Все лягут в могилу, всех скосит одна перчатка, по полю пройдётся прицельный железный серп, бредущие вниз постепенно уйдут из чата: серб тоже виновен, постольку поскольку серб.

Мы вместе на крыше. Мой палец дрожит на кнопке. Я весь на пределе, поскольку ловлю момент, когда же он выстрелит, жмётся в бутылке пробка, он — главный на крыше, я — просто дивертисмент. Снимаю глаза, чуть прищуренные, так надо, снимаю движение взгляда, изгиб плеча, ты здесь, в объективе, небритый хозяин ада, сейчас заменяющий главного палача. Ты Бог мой, мишень, ты мой хоспис, моя отрава, моё хладнокровие, снайпер, готово сдать, а я всё снимаю твоё — эксклюзивно — право прощать и наказывать, путать и расплетать. Ты в фокусе, снайпер, ты — фокусник под прицелом — с прицелом в руках, с перекрестием на зрачке, в момент фотоснимка ты перестаёшь быть телом, карающий идол на крошечном пятачке. Лишь десять секунд ты их гонишь, как мячик в лунку, по пыльной дороге в колёсных стальных гробах; модели твои — точно лица с полотен Мунка, не знают о том, кем решается их судьба.

А он говорит мне с улыбкой, снимай, фотограф, я знаю твой стиль, я журналы твои листал, я тоже умею быть умным, красивым, добрым, таким же, как все, без вживлённого в глаз креста. Но помнишь, вчера на пригорке, вон там снимал ты каких-то вояк, поедающих сыр с ножа? Я палец на кнопке держал полминуты с малым.

Но я милосердней тебя. И я не нажал.


ПЕППИ


Предположим, что закончатся свет и тьма,
Все обыденные предметы сойдут с ума,
Человечество огребёт абсолютный мат
От создателя, бога речи, владыки Рима,
Не увидев его последний, прощальный знак,
Вот тогда-то, для наглядности сжав кулак,
Выйдет в город, оставляя свой особняк,
Пеппилотта, дочь пропащего Эфраима.

Пеппилотта смотрит на землю, которой нет,
Вспоминает она о прошлой своей весне
И решает вдруг конец положить войне
И отстроить заново город недогоревший.
В её битве нет ни жестокости, ни борьбы,
Это просто, как стандартный домашний быт,
Генералам мисс Лангструмп расшибает лбы
И сворачивает в узлы «Сатану» и «Першинг».

Это страшная сила в изящных её руках
Вызывает почти у любого солдата страх,
И он прячется, продолжая сжимать в зубах
Пистолет, от горящего взгляда её оплывший.
Мир приходит, этот мир — у девичьих ног,
Носом тычет в ботинок, точно больной щенок.
Мы надеемся лишь на Пеппи Длинный Чулок,
И на Карлсона — того, что живёт на крыше.

А представьте себе, что Пеппи вдруг не пришла,
Что сгорела дотла, и осталась одна зола,
И теперь уже некому мрачно сжимать кулак
И из мёртвой водицы делать воду живую.
Это мелочи, друже. Не рухнет небесный свод;
Пеппи точно вернётся, раздвинув завесы вод.
Просто в русской привычке — надеяться на того,
Кто сильнее нас.

И при этом — не существует.


POST MORTEM

Я гарантирую вам: пустота, не боле,
Чёрные дыры, небытие, тишина,
Нет ни иголки в стогу, ни зефира в поле,
Ни, аргонавт, ожидаемого руна.
Нет ничего, я уверен — и вам не надо,
С гаком достаточно прожитых вами лет.
Если вы долгие годы боялись ада —
Будьте спокойны, поскольку и ада нет.

Будьте спокойны, пусть я доказать — не в силах,
Вера — слепа, в этом сила её и власть.
Если ты в этой юдоли родился сирым,
Там тебе тоже не светит наесться всласть.
Там тебе тоже не светит играть на дудке,
В белых одеждах шататься по облакам.
Равные шансы у леди и проститутки,
Равные шансы у гуру и дурака.

Я гарантирую: нет ничего плохого
В том, чтобы взять у безмолвия лишний сет.
Нет ничего, что неправильно и греховно:
Столько грехов, как успеть совершить их все?
Миссионерские позы уходят лесом,
Зависть становится новым любимым «я»,
Путь человечества — это тропа прогресса,
Эрго, бездействие, братие, — трупный яд.

Жить во весь рост, забывать имена и даты,
Пить в Ливерпуле, без визы летать в Перу,
Грабить страну, потому что страна богата,
Ложками мазать на гамбургеры икру,
Жить во весь голос, всё время идти по краю
И не краснеть, предлагая жене минет —
Это свобода. А если хотите рая —
Будьте спокойны, поскольку и рая нет.

Я обещаю: когда вас придавит старость,
Годы утонут в прозрачности янтаря,
Вы вдруг поймёте, что времени не осталось —
Чёрт с ним, зато вы прожили его не зря.
Что бы там ни было — пусть всё, как есть, вершится,
Пряник — так пряник, а плеть — значит, будет плеть.

Просто когда вы поймёте, что я ошибся,
Вам остаётся лишь плюнуть и растереть.


ДЕВОЧКИ


…А вот мои девочки — красивые, точно куклы, я, верно, их балую — пусть вырастут недотроги,
По первому зову, по рёву всегда иду к ним: ревущие дети бессовестны и жестоки,
И я одеваю их в платьица от «Версаче», и я наливаю им сладкой и вредной «Колы»,
Отцу-одиночке непросто — а как иначе, об этом молчат, к сожалению, все законы.
Девчонки болеют — я тут же бегу в аптеку, девчонки скучают — включаю им телесказку,
Кому в мои годы — всё бары да дискотеки, а мне — куклы «Барби», фломастеры и раскраски.
Красивые девочки, можно сказать, близняшки, хотя между ними два года, два года с лишним,
Цветные пальтишки, сердечки на белых чашках, у каждой кроватки — черешни, айва и вишни.
И я б не работал, но всё же нужна работа — я балую их, и немалого это стоит,
Работа — рутина, источник моих доходов, но это пустое, работа всегда – пустое.
А дома — они меня ждут и смеются вместе, и вместе едят, и глядят на меня с улыбкой,
Я — лучший отец, в этом нету ни грамма лести, мои золотые, любимые мои рыбки.

Приходят другие. На улице — пусто, голо. Другие молчат, быстро пишут в своих блокнотах,
Я рвусь к своим детям. Меня прижимают к полу. Они говорят. Обо мне, вероятно, что-то.
Уносят детей. Отпустите, гнусные морды! Они же живые, они меня любят, любят!..

Они отвечают: мёртвые, слышишь, мёртвые. И почему-то говорят обо мне: ублюдок.


СОЧИНЕНИЕ ПО КАРТИНКЕ ДЛЯ ДЕВЯТОГО КЛАССА


Мальчик играет, конечно, в мячик, мальчик от девочек мячик прячет, если найдут эти дуры мячик, бросят в соседский терновый куст. Мальчик ушёл далеко от дома, местность не очень-то и знакома, но по неписанному закону думает мальчик: «Сейчас вернусь». Мячик цветной и живой почти что, праздник для радостного мальчишки, в первом составе у «Боавишты» или, на крайность, у «Спартака». Гол — аплодируют все трибуны, гол — и ревёт стадион безумно, уно моменто, всего лишь уно, слава настолько уже близка. Воображенье ему рисует: все вратари перед ним пасуют, он переигрывает вчистую всех Канисаресов на земле. Он — нападающий от рожденья, через защиту промчавшись тенью, сеет в соперниках он смятенье, кубки красуются на столе. Мяч улетает куда-то дальше, через дорогу, пожалуй, даже. В следующий раз-то он не промажет, хитрый кручёный — его секрет. Мальчик бежит за мячом вприпрыжку, не замечая машину, слишком быстро летящую на мальчишку. В этот момент замирает вре...

Мама готовит обед на кухне, рыбе два дня: не сварить — протухнет, после, закончив, устало рухнет, будет смотреть по ТВ кино. Пахнет едой и чуть-чуть духами, пульт управления под руками, что по другой, например, программе, тоже какое-то «Мимино». Рыба всё варится, время длится, ночью без мужа давно не спится, хочется днём на часок забыться, чтобы ни звука и темнота, только никак, ни секунды больше, нужно успеть на работу, боже, строже к себе — да куда уж строже, слышите, это я вам, куда? Ночью — сиделкой, а днём — на баре, маму любая работа старит, тут о каком уж мечтать загаре, губы накрасить — минута есть. В маму внезапно стреляет током, что-то сынишка гуляет долго, в ней просыпается чувство долга, тяжек, поди, материнский крест. Мама выходит, подъезд свободен, улица тоже пустует вроде, мама кричит, мол, ты где, Володя, быстро темнеет в пустом дворе. Мамы ведь чувствуют, где их дети: что-то не так, это чует сердце, что-то не то, ощущенье смерти. В этот момент застывает вре...

Виктор сегодня почти доволен, утром пришло sms от Оли, Оля свободна: в бистро, в кино ли, это неважно, но мы пойдём. Виктор влюблён, как мальчишка глупый, зеркалу поутру скалит зубы, носит букеты размером с клумбу, ждёт у окна её под дождём. Виктор на съёмной живёт квартире, классно стреляет в соседнем тире, Виктору двадцать, кажись, четыре, молод, подтянут, вполне умён. Вот, на неделе купил машину, планы на отпуск теперь большие, ехать с друзьями в Париж решили, Олю, возможно, с собой возьмём. Радио бьёт танцевальный ритм, Виктор пьёт пиво с довольным видом, надо себя ограничить литром: всё-таки ехать потом домой. Друг говорит: погоди, останься, скоро начнутся такие танцы, Оля заждётся, поеду, братцы. «Оля, — смеются, — о боже мой!» Виктор садится за руль нетрезвым, скорость он любит, признаться честно, медленно ехать — неинтересно, если ты быстр — то ты в игре. Виктор себя ощущает мачо, красный мустанг по дороге скачет, тут выбегает на трассу мальчик. В этот момент замирает вре...

Время застыло и стало магмой, патокой, мёдом и кашей манной, чем-то таким безусловно странным, вязко-текучим, пустым на вкус. Время расселось в удобном кресле, время не знает «когда» и «если», так как все эти «когда» и «если» пахнут не лучше, чем старый скунс. Если мальчишка не бросит мячик, мячик, естественно, не ускачет, мама, естественно, не заплачет, так, отругает, и это всё. Если водитель не выпьет пива, Оля не будет слегка игрива, сложится паззл вполне красиво: жулик наказан, Малыш спасён. Время не знает, на что решиться, вроде не хочется быть убийцей, только надолго остановиться — это неправильно, сто пудов. Там ведь немного, не больше метра, хуже для паузы нет момента, тут уж какие эксперименты, чуть с поводка — и уже готов.

Здравствуйте, дети. Себя устроив в шкуре любого из трёх героев, пишем об этом красивым строем, на сочинение — полчаса. Пишем, пожалуйста, аккуратно, буквы желательно, чтобы рядно, почерк красиво, легко, нарядно, так, чтобы радовались глаза. Мальчик застыл в двух шагах от смерти, Виктор не видит его — поверьте, маме — бумажка в простом конверте, пишем об этом сквозь «не могу». Пишем о том, что ни дня покоя, пишем о том, что мы все — изгои.

Если рискнёшь написать другое — я у тебя в долгу.


***

Тех, кто готов бороться за право быть абсолютно правым,
Тех, кто готов наплевать на раны — к чёрту рубцы и раны, —
Тех, кто поднимет во славу руки, тех, кто на площадь выйдет,
Тех, кто с плеча, не стесняясь, рубит всех, кого ненавидит,
Тех, кто поёт не о том чуть громче, чем это петь возможно,
Пишет в графе «национальность» прочерк, в «имени» — прочерк тоже,
Тех, кто кричит запрещённый лозунг, книги хранит под шкафом,
Тех, кто не те задаёт вопросы, если глотнёт лишка-то,
Тех, кто умеет чуть больше прочих, этих вот новых Чацких,
Тех, кто идёт под покровом ночи с кем-то тайком встречаться,
Ваших соседей за тонкой стенкой, кстати, за толстой — тоже,
Тех, у кого под глазами тени (что-то не так, похоже),
Ваших друзей, что несут знамёна, тех, кто стремится к трону —

Всех перечислите поимённо.
Может быть, вас не тронут.


СИЛЬВИЯ И КРИСТИНА

Рассказывай мне о том, как была счастливой, красивой и, естественно, молодой,
Весёлой, беспокойной и торопливой, семейной неповторимой кинозвездой.
Шарфы вязала, на стенах — твои картины, на кухне — аппетитнейшая еда.
Близняшек звали Сильвия и Кристина, и каждая — как утренняя звезда.
Рассказывай, как ты с ложечки их кормила, как Сильвия первой сделала первый шаг,
Как обе они удивлялись большому миру, и жизнь была удивительно хороша,
Как муж приходил после трудной своей работы, как на руки брал их, со смехом их щекотал,
Под душем смывал отголоски дневного пота, и вместе с тобою дышал абсолютно в такт.
Рассказывай мне о том, как они шли в школу, учились неплохо, но было куда расти,
Как в пятом Кристина вовсю увлеклась футболом, а Сильвия сочинила свой первый стих.
Как ты говорила друзьям: восхищённо, гордо, и муж раздувался от радости, точно слон,
Как пьяный водитель в восемьдесят четвёртом чуть-чуть их не сбил: но, бывает же — пронесло.
Рассказывай мне о том, как потом был колледж, Кристина ушла в экономику с головой,
У Сильвии появился какой-то кореш, от вечного передоза едва живой.
Как ты её вверх тянула — и получилось: она вернулась в обыденный твой мирок,
Пошла в медицинский, а после детей лечила от экстази, коки и музыки в стиле рок.
Кристина становится брокером, бизнес-леди, играет на бирже, серьёзна, строга, умна,
С утра на работу на новой машине едет, а ночью легко отдаётся в объятия сна.
Рассказывай мне, как Сильвия вышла замуж, но что-то не навещает уже давно,
Она родила мальчишку, ты точно знаешь, по-моему, позапрошлой ещё весной.
И Бог с ними — пусть они счастливы, эфемерны, рассказывай мне, рассказывай мне о них,
Жаль муж не дожил: что сделаешь, все мы смертны, плохие воспоминания схорони.
Рассказывай мне, как однажды весенним утром они приедут тебя навестить, и ты
Посмотришь на них с материнской улыбкой мудрой, сама захмелев от собственной доброты.

Я сдам тебя на руки доктору, он хороший. Он лучше других дипломированных докторов.
Ты ляжешь в постель, и тогда вот, в постели лёжа, увидишь во сне, как с капота капает кровь.
Как капает жизнь с капота старого «Форда», как замирают стрелки твоих часов.
Ведь мир оборвался в восемьдесят четвёртом под визг неполностью выжатых тормозов.

***
Любовь измеряется мерой прощения,
Привязанность - болью прощания,
А ненависть - силой того отвращения,
С которым ты помнишь свои обещания.

***

К Стоппарду...
Розенкранц
Я - Розенкранц. Наивный до полусмерти.
А может, и вовсе полуторной или парной.
Танцуют брит-поп на острой иголке черти,
Кто скажет мне, сколько их там суммарно?

Не важно. Я все равно считаю только на пальцах
И смотрю сквозь стекло на принцев и их метанья.
Офелия вышивая крест, ломает в итоге пяльцы.
Так лопается струна от пристального вниманья.

За пазухой - мой вердикт, которой всегда известен.
Мир замкнут в подмостках сцен, свернут ареной цирка.
И можно не тратить время на почести, танцы, лесть.
Дурацкая длань судьбы схватила уже за шкирку.

Но я задаю вопрос, в вопросе ловлю ответы,
Придумываю стихи, жду стука в свою коробку.
Ведь я - Розенкранц, венок из чудн'ых сонетов,
И я улыбнусь в ответ кривому оскалу рока.




Гильденстерн
Мне имя Гильденстерн и я логичен.
Я свято верю в рацио и суть.
Я раздражен, суров, категоричен.
Но говорят, что это мне к лицу.

Я не люблю ужимок и кривляний.
Актеры ныне прославляют блуд.
В риторике не кроется посланье,
А чушь в открытую неистово несут.

Ведь в датском королевстве что-то сгнило.
И все смешалось - принцы, дураки,
Актеры...Все заранее в могиле.
Шаги безумных призраков легки.

И лучше б встретить мне единорогов,
Чем вязнуть в паутине злых интриг.
Я - Гильденстерн. Я здесь по воле рока.
И я смотрю в его абсурдный лик.

***
Мой замысел нещадно искалечен,
Мои пути окольны и кривы.
Убью того, кто скажет - время лечит.
Прошли года, и мне не стало легче,
Хоть я привык...

Мне слишком поздно совестью терзаться,
Важнее слов несдержанный обет.
Рассудит нас безжалостное завтра,
И пусть я слыл лжецом или мерзавцем -
Не лгал себе...

Настанет срок - ничто не длится вечно.
Кто был Судьей, да будет сам судим...
Я знаю, мне оправдываться нечем,
Но, если будут спрашивать, отвечу.
Да, я отвечу им...

***
Чудовище

Спешит, звонко цокают шпильки по плитке.
На улице ливень, промокла до нитки,
Плевать.
В руках ярко-желтый клубок — хризантемы,
И запахом горьким вцепляются в вены,
Как смерть.
Неласковый дождь по лицу — будто слезы.
Но это к удаче — внезапные грозы.
Всегда.
Вода замывает следов быстрых запах,
Скорей бы сорваться, запутаться в лапах,
Лететь.
Спешит, полнолуние песней по венам,
Из города — прочь, давят душные стены.
Пора.
И ласковой болью момент оборота,
И хочется крови, и будет охота
Охот.
Звериная сущность — простая свобода,
Что волку до чести, до счастья, до долга?
Игра.
А утром отмыть два ножа и гарроту,
Собраться быстрее — пора на работу,
Вперед.

***
ЛУЧШИЙ ВИД НА ЭТОТ ГОРОД

Если ночью отправиться в город , подбитый тьмой, как бывает осенняя куртка подбита мехом, и ловить звездопад, и шептать « этот город — мой», и жалеть, что отсюда в студенчестве не уехал в мир, где климат прекрасен и плещется океан о бетонные стопы какой-то из вечных статуй, где становятся близкими пальмы далёких стран, и где Анды намного доступнее, чем Карпаты, то мечты о свободе становятся вдруг тюрьмой для тебя, безнадёжно влюблённого Арлекина; ты стоишь со штыком, как японский городовой в декабре у ворот обескровленного Нанкина . Вроде он для тебя, он раздвинул своё нутро, предоставив тебе и запасы свои, и женщин, и свою паутину грохочущего метро, и остатки от праздников, мимо тебя прошедших, мол, бери, мой хороший, хватай, коли хватит сил, обгрызай мои звёзды, царапай мои фасады; только город тебя, как и водится, не спросил, что тебе самому в его каменных джунглях надо.

Так и смотришь на небо; взлетающий самолёт незаметно сигналит: смотри, я бегу отсюда. И ты думаешь: может быть, всё-таки упадёт, оправдав этой смертью надежду твою на чудо и твою правоту, потому как остаться здесь невозможно, не веря в достойность ходьбы на месте, но ты знаешь, мой маленький, в этой стране чудес не бывает без связей, рубля, шантажа и лести. Если город не давит, то это ты так привык, что совсем незаметной становится тяжесть слова, он кладёт на тебя белокаменный свой язык, и всё время чуть-чуть добавляет, опять и снова вынуждая искать оправдание тем делам, что когда-то вполне можно было означить ленью, а теперь — ни за что, и ты делишься пополам для того, чтоб успеть стать и снайпером, и мишенью.

То есть ты — это я . Про себя во втором лице говорить много легче, поскольку давать советы нынче каждый горазд, каждый знает один рецепт, как попасть на балет или в оперу без билета, как решить все проблемы за десять лихих минут, как найти и работу, и дом, и жену с зарплатой; только эти же люди как щепку тебя сомнут и не спросят: «Дружок, что по сердцу тебе здесь надо?»

Я стою наверху. На зубце крепостной строки. На кремлёвской звезде. Подо мною кипит Гоморра.
Я — японский солдат . Я готовлюсь войти в Нанкин . Генерал обещал, что подарит мне этот город .



ОТВЕТЫ НА НЕЗАДАННЫЕ ВОПРОСЫ

Кому-то работа — из помоек таскать отбросы,
Кому-то работа — целовать богам сапоги,
А я отвечаю на незаданные вопросы —
Такое вот дело, не глупее любых других.

Вопросы повсюду, я их чувствую, вижу, слышу,
И я отвечаю, не жалея ни сил, ни лет;
Иной существует, потому что, к примеру, дышит,
А я существую, если только знаю ответ.

По взгляду и вздоху я умею прочесть задачу,
По ритму движений я проблему легко пойму,
По нервному тику, по походке, по тембру плача —
Я знаю ответы, и вопросы мне ни к чему.

И я отвечаю — до ломоты в костях, до сипа,
До боли в груди, в исступлении, на износ.
Они понимают, принимают, твердят «спасибо».
И хоть бы один, хоть один бы задал вопрос.
***
ВНЕЗАПНО
Давай о вечном поговорим, так, неосознанно и очень кратко,
Любовь проходит, как простуда, но иногда убивает, как рак,
Я живу в своем маленьком мире, где все так шатко,
Где не знаешь, кто здесь предатель, а кто дурак.
Меня Бог охранит от смерти, меня мать охранит от бед,
Я практически неприкасаемый, живу себе в скорлупе,
Мне не нужно быть самым первым, мне не нужно чужих побед,
У меня есть одна проблема, и проблема сейчас - в тебе.

Слушай, тут все достаточно просто, читай - все элементарно,
Я хочу жить на "раз-два", что б засыпать в париже,
Я любил тебя, очень, правда. Ты был как дар, но
Время всех изменяет - меня оно сделало ниже.
От меня не осталось, практически, ничего из того, что было,
Даже угол зрения стал...я не знаю, каким-то плоским.
Мне в романтике нужна искра, помнишь, я презираю мыло?
Мне казалось, я строю что-то - нам на гроб собираю доски.

Здесь нужна реанимация, огромная игла в самое сердце,
Укол адреналина и разряд, что до дрожи в кости,
Да только на это нет времени, у меня в ушах звучат терции,
До тошноты и комка в горле слышится "Вы это бросьте,
Не вздумайте, дети, даже не попытайтесь". Опускаются руки.
Я не знаю, куда деваться, то ли сразу в петлю, то ли в небо,
То ли просто к тебе. Сделать шаг, разломать все свои скорлупки -
Даже если не выйдет, знай - для меня ты остался первым

***

Говорить о том, что когда-нибудь не случится,
Холодными пальцами гладить твои ключицы,
Вместо "прощай" почти на выдохе закричится:
Не уходи.
Говорить о том, что по-прежнему невозможно,
Все, что казалось правдой, станет сегодня ложью.
Я, пожалуй, буду держать свое сердце в ножнах,
А нож в груди.

***
Миражи
Всё путём, милый друг, всё путём!
Только кто этот путь проложил?
И куда по нему мы идём?
Может, наш поводырь – миражи?

Миражи нас манят и ведут,
Подкупают и сводят с ума,
Мы прощаем им боль и беду,
Безнадёжность и слёзный туман.

После тысяч падений мы вновь
Поднимаемся: свет впереди,
Стиснув зубы, упрямо твердим,
Разбивая сердца свои в кровь:

Всё путём, милый друг, всё путём...
И опять к миражам путь ведём.



Телефон третьи сутки молчит
Телефон третьи сутки молчит.
Отключён, или где-то вне зоны?
Вдоль обочины гладких резонов
Псом побитым свой хвост волочит
Ожиданье – дитя расстоянья.
Время – маятник в ритме дыханья.

Как безумен сомнений магнит,
Как безудержно множатся страхи!
От темна до темна, как до плахи –
Шаг и жизнь. Лишь надежда хранит.
Вдох – рассветом, а выдох – закатом.
Неизвестность граничит с утратой.



Всего лишь две строки
Всего лишь две строки... Их смысл прощальный
Сквозь дебри паутины мировой
Ударил электронным ливнем шквальным
С экрана по глазам, в лицо!
Кривой
Усмешкой губы стянуты от боли:
Не верю! Погоди! Да нет же, нет!

Прости меня, я выхожу из поля
Мегагерцовых узелков тенет! –

Твои слова...
Комок от горьких строчек.
Он где-то в горле, в сердце, иль в душе.
Болит, горит, отчаяньем клокочет.
Не выйти из пике на вираже.

А там – земля, готовится к весне.
Иль это всё – лишь миражи во сне?



Не уходи
Не уходи, прошу, не уходи!
А впрочем, что же я, в своём уме ли?
Уходят и приходят вновь дожди,
Уходят и приходят вновь метели.

Приходят и уходят холода,
Вот и весна придёт, развесит зелень.
Потом уйдёт, оставив, как всегда,
Лишь память о прозрачности капели.

Лишь память о неистовости чувств,
Об ожиданьи радости в дороге
С названьем жизнь. А кулачок-то пуст.
Да и дорога – только за порогом.

Не уходи! – Но не остановить.
Задерживать не вправе и не смею.
Срезая ткани, рвётся с кровью нить,
И пальцы холодеют и немеют.

В глазах кругами бьётся цветоверть.
Незыблемы законы: всё в природе
Приходит и уходит. Только смерть
Приходит раз, а время – лишь уходит.


Судить не стоит никого,
Ведь умника всех круче нету,
Побегаешь по белу свету -
Успеешь натворить всего.
Пока себя боготворишь,
Не ведаешь, что сам творишь:
Кого обидел, с кем был груб,
А где как дуб канадский туп,
Что не заметил, прозевал,
Чье сердце на куски порвал...
Нам для того даны друзья,
Чтоб думать: что мог сделать я,
Коль друг в ошибку попадет,
Где подстелить, коль упадет,
Утешить как, когда грустит,
Благодарить, когда простит?
Друг - это зеркало души,
В нем отражений нет чужих,
В нем отражаемся лишь мы,
В нем видим столько красоты,
Сколько сумеем принести,
Не видим - просим, чтоб простил.

***
Хорошее:

«Спину ровней, принцесса. Вам не к лицу сутулость», -
Вечно учил профессор, словно туман седой.
«Ну-ка, лопатки вместе! Что ты опять согнулась?
Выпрямись, как на мессе. Славно. Вот так и стой.

Хоть в будуаре тёмном, наедине с повесой,
Хоть пред толпой народа, хоть пред лицом врага…
Чтоб не случилось в мире – спину ровней, принцесса,
Если вам хоть немножко честь своя дорога».

Умер давно учитель, канули в Лету годы,
Но старика наука крепко впиталась в кровь.
И восходя на небо лестницей эшафота
Губы она кусала, но выпрямлялась вновь.

И словно из подсознанья голос звучал знакомо:
«Жизнь и гроша не стоит. Надо ль её жалеть?
Только всегда, принцесса, спину держите ровно,
Чтобы вам поклонилась даже старуха-смерть»

(c) Катриона де Шануар